Люди пишут..., истории, что заставляют задуматься Опции

[Лёлька]

Иногда встречаются в сети такие истории, которые за что-то внутри дергают.
И вроде ничего особенного, а поди ж!
Одна из них.


Бухгалтер Бога


- Господи, к тебе можно? Или ты занят, как всегда?

- Заходи, заходи, Бухгалтер. Срочное что-то?

- Срочно, Господи, – бухгалтер поправил аккуратно крылышки, и, поддерживая белые широкие одежды, присел в кресло напротив Бога. На стол разложил открытую Книгу Жизни текстом к шефу. – Нужно тебе уже вмешаться. Через неделю у Бессмертного Фомы день рождения. Тридцать три. Возраст Христа, итог подводить пора, а у меня баланс по нему совсем «не пляшет».

- Распорядителя по снам к нему отправляли?

- Да уж замучили его, Фому, снами-намеками. Утром просыпается, чертыхается, и опять все по- старому…. Все меры предпринимали. Пора, думаю….

- Ну, что тут конкретно-то не сходится? Приход-расход? Я в твоих талмудах ничего не понимаю, давай рассказывай!

- Господи, ты что, мне не веришь? Ну, вот смотри:

Дано: минимальное количество лет – 96.

Материальное и духовное обеспечение.

1. Выдано:…………………………….. жена 1 (чел.)

Использовано:……………………. жена 3(чел.)

2. Выдано:…………………………….. дети 4(чел.)

Использовано…………………….. дети 1(чел.)

3. Не выдавалось прелюбодейство

Использовано………………………………43 (раз)

4. Служба в армии. Выдано…………сапоги кирзовые ( 2пары)

Не использовано. Не служил.

- Ну, а не служил по какой причине? Может его участковый Лекарь недоследил?

- Да, нет. На момент призыва здоров был совершенно. Отвертелся. «Откосил», как сам хвастает.

- Дальше давай!

5. Визиты к матери. Выдано по одному в неделю минимально, от 663.

Использовано 156 за 13 лет. Мать больна, живет одна. Рядом.

Ну, тут вот совсем печально…

6. Алкоголь. Выдано 78 литров вина до 33 лет, максимально. Перерасход 585 литров.

7. Сигареты, тьфу, не выделяли вовсе, запрет же у нас для всех? Использовано 92820 штук! По пачке в день курит с двадцати годков уже.

8. Помощь другу. Выдано без лимита, минимально количество -13 раз.

Использовано 7 раз, да и то в расчете на взаимность.

9. Общение с природой, поминание умерших предков, соблюдение постов….

- Господи, я буду перечислять бесконечно…. Вкладыши в Книгу Жизни уже доклеивал восемь раз! Сколько ж можно?

- Так, а почему до такой крайности довели? Потом на болезни списывать будем, или как? Молодой еще. Сына, хоть и единственного, поднимать ему еще надо…. Хотя, с такой бухгалтерией он и сам недолго протянет…. Так…. Дай подумать! День рожденья у него, говоришь, через неделю… Ты вот что, давай-ка, пошли к нему еще раз, последний уж, нашего Распорядителя Снов. Пусть еще эту недельку подумает. Неделю даю, а там приходите все на пятиминутку, да и решать будем, пока делов не натворил посерьезнее. Хотя, куда уж серьезнее? Иди, работай.

- Толку, Господи, опять снами его мучить?! Вот и сейчас мы ему снимся, так не верит же.

- Ну, на то он и Фома у нас. Иди, иди, буду думать. Мне каждый день до дня рожденья отчет по Бессмертному на стол, как жил, что делал.

***

Фома проснулся в половине шестого. Весь в поту. Встал, вздохнул, пошел в душ.

- Ты, что, Фомка, совсем рехнулся- в такую рань вскочил? – крикнула вслед Мария .- И потише там, Ваньку разбудишь, он до часу ночи в интернете торчал.

Фома, мокрый и разгоряченный, вышел из ванны, насыпал овсянки в кружку, поставил чайник на огонь, чтобы заварить кашку. Молча стоял, ожидая свистка закипающей водички, смотрел в окно, за которым шел теплый летний дождь.

Жена подошла, обняла за плечи: «Фом, ну чего ты? Опять, что ли, кошмары мучают? Так у всех перед днем рождения бывает. По себе знаю, тоже в депрессию впадаю. Ну, не переживай. Давай, кофейку выпьем, сигаретку для успокоения выкури, да еще можно часок подремать.

- Какой дремать?! Всю жизнь так проспать можно. Иди-ка Ваньку буди, пойдем с ним бегать, а то таким дохляком потом в армию идти придется.

- Какую армию? Ты чё, Фома, совсем рехнулся? Сам не служил, а сына в дождь к армии готовить удумал!

- Дурак был, вот и не служил. А Ванька пойдет и за меня и за себя долг родине отдавать! Я сегодня буду поздно- к матери после работы заскочу, да поеду Кольке дом помогать строить, одноклассник все-таки, друг.

- Ничего себе! Мы ж с тобой уже на эту тему говорили! Что тебе-то от того, что напрягаться будешь? Он чем-нибудь тебе помог хоть раз?

- И он поможет, когда надо будет!

- Господи, да что ж тебе там за кошмары снятся? – Мария сморщилась от самого только вида Фомы, который ел чайной ложкой безвкусную овсянку.

- Фу…. Хотя…говорят полезно для желудка. Ну, почему все вкусное- вредно, а все полезное всегда так неаппетитно? – сказала она, зачерпнув большой ложкой овсянку из кружки супруга. – Фомка, ты кого на день рождения пригласил в ресторан? Мне нужно знать, как одеваться.

- Своих родителей зови, да мать с отцом мои будут. С тортиком посидим дома, надоели эти постоянные застолья, пьянки…. Тем более, говорят, мужикам тридцать три отмечать не положено. Возраст Христа, переломный. В тишине с родными посидеть хочется…. А в выходные давай вдвоем на дачу махнем, Ваньку бабушке оставим.

- А чего вдвоем? Скучно. Что делать будем-то?

- Отдыхать будем, забыл уже, когда романтические свидания устраивали. Ване сестричку пора бы планировать….

Маша расхохоталась, но ей приятно было слышать такое от собственного супруга. Давно не слышала. Она его нежно поцеловала, хихикая опять: «Да уж…. Видно, серьезные беседы во снах Фома имеет».

- Фом, а что тебе на день рожденья подарить? Я вот голову ломаю, а ты, может, спец. пожелание какое имеешь?

- Как вовремя ты спросила, Машка! Я тут как раз думал сам срочно купить…. Ты вот что, подари-ка мне, пожалуйста, Заяц, калькулятор хороший и еженедельник. Нет, ежедневник на год хотя бы. Ладно?

- Да, Фомочка… серьезно ты заболел… На кой тебе калькулятор? Ты что бухгалтером заделался вдруг?

- Нет, просто с бухгалтером одним мне с этого дня придется очень тесно общаться. Надеюсь, надолго.

- Я вижу, ты новую жизнь начать решил?

- Мы вместе, всей семьей начинать будем. Перестройка в нашей семейке! Готовьтесь! И не с завтрашнего дня, а с этого самого момента. Где там Ваня, зови. Пробежимся по лесу, птиц послушаем….

- Ну, что там у тебя по Бессмертному? Есть подвижки?

- Господи, я тут чуть подчистил, подмазал. Это… Надо шанс давать. Отменяй решение свое по Фоме... поверил...сон помнит... думает, исправляется Не нарадуемся все просто.

- Ладно, так и знал – опять сговорились! Хорошо, последний раз. Если что, говорите, сразу и будем закрывать вопрос, без всяких подсчетов.

- Спасибо, Господи!

- На здоровье. Фоме привет. И уж отстаньте от него, пусть земные сны снятся, не мучайте…

©vesnyanka2007 Наталья Корнилова

[Лёлька]

Освящение

Борис Борисыч ждал сына ранним утренним автобусом, нервничал немного, не спал всю ночь — сын Вовка ехал на серьезный разговор, как пошутил по телефону. Борисыч понимал, что в каждой шутке есть доля шутки, а потому, хоть и знал наверняка, что сын --сам уже человек не молоденький, не обидит отца, но перебрал в голове все возможные варианты этого самого, серьезного разговора.

Пока заваривал чай, наблюдал, как Володя идет по деревенской улице, здороваясь с каждым соседом, останавливаясь на минуту у каждой калитки, неспеша приближается к родному дому.

Делов-то оказалось — подумаешь «серьезный разговор»! Закономерный, нормальный, жизненный вопрос возник на повестке дня. Поговорили, Борисыч, само собой, дал добро, Вовка наколол дровец на недельку, да после обеда засобирался обратно, домой, в столицу.

— Ты ж, батя, согласен? Ты ж не подумай чего. Живи хоть сто лет еще, нам твои деньги не нужны, просто мы ж за тебя переживаем, а ездить постоянно чего вот, если мы тут рядом под боком, дача у нас есть, опять же. Куда ж ее девать — прямо под боком, семь километров от города, одна остановка на электричке, машина есть, внуки твои, слава богу, все и с жильем, и с машинами... Просто, сам понимаешь, возраст же у тебя не шуточный, через пять лет сотня стукнет. Давай, батя, продадим это твое имущество, да перебирайся ближе к ванне, да теплому туалету уже. Хватит. Две курицы тут у тебя остались, да пару бабок знакомых, а там все в куче будем, все веселей. Я в шахматы с тобой каждый вечер играть буду, клянусь, батя, — сын не то, чтобы извинялся, но подбадривал Борисыча.

А подбадривать старика уже и не надо было давно. Сын звал постоянно перебраться в город к нему. Места в квартире хватает, невестка хорошая, в жизни Борисыча не обижала, а годы-то уже какие. Да чего грешить — сам он давно хотел переехать туда, где не надо рано с утра вставать, печь растапливать, а природы и там, в городе, хватает — Вовкина квартира прямо напротив парка большого, сиди себе на лавке среди деревьев, да и дыши. А сердце давно -- ни к черту, случись что, так и «скорую» не успеешь вызвать. Да и поедет ли кто к такому древнему дедку.

Деревня Борисыча когда-то была у черта на куличках: до города далеко, транспорт не ходил, реку размывало, так и по полгода до цивилизации не добраться было. А теперь-то! И мост построили, и маршрутки ходят, и коттеджей, вон, каких понатыкали кругом. Элитным местом стала Боярка. Земля дорогущая, выручить можно за старый домик столько, что и на новый в ином месте хватит с лихвой. Конечно, продать надо, да деньги сыну отдать в качестве благодарности за то, что досмотрит да похоронит по-человечески.

Что и говорить, Борис Борисович чувствовал себя счастливым человеком. Войну прошел, живым остался, с женой всю жизнь в любви и понимании прожил, сын — отличный человек, внуки толковые, здоров еще более-менее. Других старых бросают и даже не наведывают, а к нему ездят да все уговаривают перебраться к ним, чтоб заботится, досматривать. Волнуются. Хорошие люди у него получились — что сын, что внуки.

Володя вечером перезвонил, сообщил, что добрался нормально, да просто спокойной ночи пожелал, а Борисын сам ему напомнил: «Ты ж, Вовка, дело это не кидай, объявление о продаже запускай в дело, продавай, надо за лето–то продать, а то потом сад почернеет, слякотно во дворе будет, кто ж купит. А щас красиво, сад цветет».

По первой же рекламе приехали крутые мужики какие-то на джипах, ходили, шагами мерили, сколько от ворот до реки и до леса. Борисыч понял, что до хаты его дела этим покупателям вовсе нет, так и не звал даже внутрь. Ясно дело, снесут эту избу, да коттедж поставят с видом на реку. «Ну, это их дело уже», — сам себе гундел под нос старик.

Уехали, поблагодарили, спросили, когда сможет выехать хозяин, освободить помещение. Борисыч развел руками: «Дак я че мне тут собирать, освобождать? Брать из дома нечего — все есть у сына. Фотографии, одежу какую-никакую возьму. Это — полдня. И полдня на прощание с соседками, по сто грамм выпить, да и…Сыну звоните, когда заберет, тогда и переезжайте. И деньги — ему, все бумажные дела — к Володе, Владимиру Борисовичу, хлопцы».



— Да, батя, получилось быстрее быстрого. Сам не ожидал. Первые же позвонили, да купили, видишь. Хорошо. И не торговались даже. Так что ты теперь у нас — богатый завещатель, завидный жених — это все твое, сам распорядишься, как помирать соберешься. Держи, — Володя подал пухлый конверт с деньгами и продолжал укладывать в большой заграничный чемодан главную ценность — мундир отца, бывшего майора, аккуратно поправляя многочисленные ордена и медали, позванивающие серьезным и грустным металлическим голосом.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, Вова. Ты не думай, я не жалею. Я созрел давно к тебе перебраться, ничего меня тут не держит, иной раз просто поговорить охота, а не с кем. Я по ночам не сплю, сам с собой разговариваю. Особенно вот перед маем, война вспоминается так ясно, будто только что вернулся домой, — Борисыч говорил честно, собирался легко, без сожаления.

— Ой, батя, сейчас у тебя столько дел будет! Лешка наш семейное дерево в интернете делает, про награды твои по памяти пишет, а сейчас ты ему все подробненько расскажешь и про ордена, и про медали, и про то, как добывались они. Пусть будет внукам – правнукам память навсегда о войне, а то сейчас малышня не понимает, что за праздник такой отмечаем каждый год, в какой, такой войне и кто, кого убивал. А надо, надо же знать про своего деда, по крайней мере. Вот по ночам не себе под нос бубнить будешь, а внукам расскажешь, запишем все в летопись семейную. Интересно-о-о! И обязательно пойдем на парад Победы девятого, мундир свой наденешь, награды все начистим до блеска, цветов купим, да? Да, батя?!

— Да, Вова, пойду. Хочу. Раз уж я задержался еще на земле, за всех схожу. Надо. Ребят своих вспоминаю, сердце заходится до сих пор. Такими молодыми полегли, до сих пор не могу отойти я от этой войны, вспоминать не хочу — само вспоминается. Как вот ночку поразговариваю с ними, так на утро сердце окаянное колотится, из груди выскочить норовит. Пойду на парад, отдам долг своим ребятам, спасибо тебе. И дом-то продался как вовремя — прямо подарок к 9 мая. Как специально.



К городу подъехали быстро, но пришлось встать надолго в пробке — для репетиции парада двигалась и двигалась военная техника. Дед, разинув рот, прижался щекой к стеклу автомобиля и смотрел на эти признаки и войны, и победы, и мощи, вспоминая что-то свое. Вздыхал.

— Слушай, батя, а не рвануть ли нам в объезд? Я думал, завтра… А раз уж тут застряли, сейчас и заскочим на рынок, — И Володя, развернулся прямо на двух сплошных и съехал на кольцевую, пока Борисыч осмысливал его предложение.

— Рванем прямо сейчас — приодеть тебя надо бы. А то ты у нас в деревенское облачен, старухи наши во дворе засмеют, за Лешего примут. А мы ща тебе и курточку, и штанишек каких-нибудь прикупим, костюмчик, костюмчик спортивный. Даже лучше сейчас — завтра наро-о-оду будет — тьма.

— А! Ну, давай, давай, сынок. Я не против, как скажешь. Позорить не буду, давай пиджачок какой городской купим, согласен, согласен, — улыбался и заглядывал в зеркало в глаза сыну - водителю Борисыч.



В воротах огромного рынка Бирис Борисыч остановился, застыл, как мумия от открывшейся перед ним картины.

— Господи! Я на войне столько народу не видел! Кишмя кишит! Да что ж им тут всем надо?! Господи, сколько народу-то, как бы не потеряться. Тут, если разминешься – три года искать будут, Вова!

— Не бойся, найду быстро, если что. Иди рядом, сейчас подумаем, где тут на тебя что поискать и двинемся, — Володя отвел отца к сторонку, в начало первого торгового ряда. — Ты, батя, тут потусуйся. Тут самое интересное — блошиный рыночек. Вот — всякие вещички старинные, винтики, гаечки… Ты тут погуляй, а я сбегаю деньги поменяю. Далеко, не потащу тебя. На, мою кепку красную, я тебя сразу опознаю. Не бойся, гуляй тут, из ряда не выходи, главное, ладно?

Он надел на седую голову отца бейсболку с надписью «Динамо» и быстрым шагом пошел сквозь толпу, против течения.

Очередь в обменник была с километр, но стоять пришлось — за доллары никто не продаст, это точно.

Уже на подходе к тому самому, блошиному ряду, Володя посторонился — «скорая» пробиралась, ревя пронзительно на весь рынок, заглушая даже громкие рекламные объявления диктора.

Он отступил в сторону, подождал, пока машина проехала медленно, сигналя зевакам, бредущим по ряду в ту же сторону, что нужно было и ему. И вдруг что-то екнуло — к кому же еще эта «скорая», не с его ли батей что случилось, на сердце со вчерашнего жаловался? Володя, расталкивая локтями толпу, двинулся почти бегом к началу ряда.

Отец уже полулежал а машине, над ним зависли врачи — так и есть, «скорая» явилась к нему, Борисычу.

— Да, ему сталя плёхо, он вон там поругался с продавцом. Тот ему нагрубиль, дедушка ваш плакаль, кричаль, хотель милицию вызвать, — объясняла какая-то китаянка – торговка почти на чистом русском.

— Какой продавец, я не понял? — никак не «въезжал» Володя. — Мой отец ругался? Не поверю. А милиция тут причем?!

— Так и мы ему объясняли, дедушке, что милиция заодно с ними, все повязано, ничего не сделаете, а он… Он так плакал, кричал, ругался на всех нас, очень сильно плакал, а потом ему плохо стало, вот мы и вызвали… - пояснила продавщица газетной лавки.

Володя не понял ничего, да и не до этого было. Борисыч скоро пришел в себя, после укола задышал ровно, ехать в больницу наотрез отказался, тем более и врач «скорой» так понятно пожала плечами на вопрос Володи — старый уже, мол, чего везти куда-то.

Володя отвел отца в машину, выслушал его, обнял, вытирая слезы, льющиеся рекой из потухших глаз, посидел, подумал минут пять и вышел из машины, наказав: «Я быстро, смотри, опять тут у меня не... держись».

Там у прилавка, где только что стояла «скорая» никто и не собирался расходиться — спор, чуть ли не доходящий до драки, был в самом разгаре». Продавец с красной мордой, торгующий какими-то монетами и наградами всех времен и народов, отбивался от тех, кто был на стороне старика, получившего только что сердечный приступ.

— Да ты понимаешь, что такое для него эти ордена – медали?! Он воевал, для него это стресс какой! Это для нас — значки, бантики, а для него…

— Ворованым торгуют, совсем обнаглели, подонки! — еще один старичок тряс клюкой над прилавком, застеленным красным бархатом.

Володя постоял молча, послушал, потом подошел, раздвинул всех спорщиков, протянул раскрасневшемуся толстяку – продавцу конверт.

— Отбери все награды Отечественной. Отсчитай отсюда, сколько надо. Быстро давай!

Тот сначала не понял, потом трясущимися руками стал снимать с бархата ордена, медали, значки, бормотал что-то под нос, то брал калькулятор, то опять клал его в сторону, считая что-то в уме. Наконец, всю гору, сверкающую золотом – серебром, сложил в коробку из-под обуви, взял из конверта большую половину купюр, показал Володе, как будто испрашивая его одобрение, протянул и коробку, и похудевший конверт покупателю наград.



Парад смотрели с балкона. Борис Борисович, красивый и торжественный , сидел в высоком кресле, которое Володя вынес специально по такому случаю для отца из своего кабинета. А как только пролетели над площадью истребители, вся семья вышла из подъезда, чтобы вместе с дедом – ветераном принять участие в шествии таких же, как он, выживших в той войне. Толпа празднично одетых, сверкающих наградами, стариков собралась на площади Победы, где их поздравляли начальники города, фотографировали журналисты из разных газет, снимало местное телевидение. Борисыч присел у Вечного огня и открыл коробку.

— Па, а зачем? Ну, понятное дело — взял награды с собой, чтоб в Параде поучаствовали, а тут зачем? Что ты делаешь-то? — Володя закрыл спиной отца, на которого уже навели объективы изумленные журналисты. Странно как-то — сидит ветеран у Вечного огня с коробкой, доверху наполенной наградами, у самого — вся грудь в орденах…

— Так я ж специально взял, освятить-то где-то надо. А то вот в музей сдадим, там уж кто это сделает?

— Пап, тут же не церковь, вставай.

— А чем тут не церковь, если люди приходят поклониться погибшим, да головы склоняют, поминают. Самая что ни есть церковь — Вечный огонь. Вечная вам память, люди добрые, вечная память, — и Борис Борисыч, как перед распятием, перекрестился, закрыл коробку и пошел по проспекту, махая приветственно всем, с кем встречались его глаза — «С днем Победы »!

©vesnyanka2007 Наталья Корнилова